Дудочка-перепелочка
 Пётр
Иванович зашёл к нам дня через два. Он пришёл посмотреть, как живёт у меня его
щегол. Внимательно осмотрел клетку. Она была чистая, в кормушке лежал свежий
корм, в поилке свежая вода.
— Молодец, сынок! — похвалил меня Пётр Иванович. — Любишь птицу, жалеешь её. И
всяческая птица тебя тоже полюбит, будет у тебя водиться.
Я сиял от счастья. Заслужить похвалу старика птицелова — это что-нибудь да
значило!
Вошла мама, познакомилась с Петром Ивановнам, поблагодарила за щегла, справилась
о здоровье скворца.
— Благодарю вас, — весело отвечал Петр Иванович-Скворец молодец, совсем
поправился. Пуще прежнего озорничает.
Потом мама расспрашивала старика о других его птицах и вообще о разных делах: с
кем он живёт, кто ему стирает, еду готовит.
— Сам, всё сам, сударыня, делаю, — отвечал Пётр Иванович. — Никого у меня,
окромя птиц, на свете не осталось. Всех своих родных пережил, ужо восьмой
десяток на свете живу, пора бы и на покой. — Он помолчал и вдруг, улыбнувшись,
добавил: — А помирать всё не хочется, думаю, ну ещё бы годок прожить, ну ещё
другой и третий… Вот ведь как на свете прижился.
Мама сидела, внимательно слушая неторопливую речь старичка. Он, видимо, ей очень
понравился.
Я решил использовать удобный момент и попросил разрешения пойти с Петром
Ивановичем половить птиц. К моей радости, мама охотно согласилась. Её даже не
испугало, что придётся рано вставать.
— Вы только уж, Пётр Иванович, потрудитесь, пожалуйста, зайдите сами за ним. А
то в такую рань одному как по городу бегать, ещё собака какая бросится.
— Зайду, зайду, — охотно согласился Пётр Иванович. — Мы первый-то разок на поле
за перепелами сходим.
— Ну что же, сходите, — кивнула головой мама, ушла по своим делам.
— Пётр Иванович, вот спасибо-то! — бросился я обнимать старика.
— Да за что же спасибо, подумаешь, дело какое! — смеялся он, гладя меня по
голове.
Мы тут же решили не откладывать дело в долгий ящик и, если не будет дождя,
завтра же отправиться на ловлю.
Весь остаток дня я только и делал, что смотрел, не собираются ли на небе тучи.
Небо было чисто. Всю ночь я, конечно, не спал, всё боялся шевельнуться, чтобы
мама не услыхала и не рассердилась за безрассудность. «Ещё не пустит тогда,
пожалуй», — думал я, лёжа в своей кровати и глядя, как постепенно светлеет,
синеет в окне ранний летний рассвет. Наконец, когда уже как следует рассвело, я
и сам не заметил, как заснул.
Лёгкий стук в стекло мигом разбудил меня. Сна как не бывало. Я выскочил из
кровати и подбежал к окну. Под ним стоял Пётр Иванович, одетый в пиджачок, в
кепку, с каким-то мешком за спиной.
— Я сейчас, я мигом!
Пётр Иванович кивнул головой и уселся на лавочке.
Действительно, я оделся в один миг.
— Не забудь выпить молоко с хлебом и взять с собой бутерброды, — сказала мама.
Ах, это несносное молоко! В такую рань спросонья его пить вовсе не хочется. Но
делать нечего. Иначе мама в другой раз не пустит. Пью одну и даже вторую кружку,
больше сил нет. Надеваю курточку, в карманы сую бутерброды. Ну, теперь всё. Ура,
можно идти! Выбегаю на крыльцо.
Какое утро! Ни облачка! Солнце ещё очень низко. Его лучи просвечивают через
зелень соседнего сада. Светят точь-в-точь как вечером на закате, но только
совсем с другой стороны.
Трава мокрая от росы, и пыль тоже росой прибита. Она вся в тёмных влажных
кружочках. В воздухе пахнет отсыревшими лопухами, укропом и яблоками.
Я здороваюсь с Петром Ивановичем. И мы отправляемся в путь по спящим улицам
городка.
Громкое щёлканье пастушьего кнута и мычанье коров нарушают предутреннюю тишину.
Навстречу нам пастух гонит стадо. Тут и там распахиваются калитки, и заспанные
женщины выгоняют всё новых и новых коров, которые присоединяются к идущим.
Коровы идут медленно, поминутно наклоняясь и срывая с земли листья подорожника.
От коров уютно попахивает навозцем и тёплым хлевом.
Стадо скрывается в переулке. Мы выходим на мост. Внизу река. По ней плывёт
голубоватый туман. Из тумана, будто всклокоченные спросонья головы, выделяются
старые ветлы. Под одной из них уже сидит рыболов.
За мостом луг, а дальше — хлебное поле. Воздух над ними как-то особенно чист и
по-утреннему прохладен. И оттуда, из этой прохладной синей глубины, звеня и
переливаясь, доносятся песни жаворонков. Из города на разные голоса отвечают им
петухи.
— Вот и пришли! — сказал Пётр Иванович, когда мы миновали росистый луг и
очутились на краю поля. — Теперь посидим здесь да послушаем.
Пётр Иванович снял со спины мешок, развязал его и вынул оттуда кусок старой
клеёнки. Он расстелил его на земле:
— Садись, сынок.
— А вы как же?
— Мне не надо, я привычный. Для тебя только подстилочку захватил, чтобы мамаша
не тревожилась.
Мы уселись и стали слушать.
В вышине по-прежнему пели жаворонки, а на лугу кто-то надрывно кричал, будто
раздирали на части туго натянутую материю.
— Кто это? — спросил я.
— Коростель, его ещё дергачом зовут, — ответил Пётр Иванович. — Сидит в густой
траве да поскрипывает. Подойдёшь к тому месту-его и след простыл, убежал
куда-нибудь. Постоишь послушаешь, а уж он в стороне опять свою музыку заведёт.
Так и гоняйся за ним сколько хочешь, редко когда его увидишь. Если только
где-нибудь в кустах прижмёшь, деваться некуда — ну, тогда он вылетит, а то так и
будет с места на место в траве бегать. Он ух какой проворный, быстрее мыши в
траве между стеблями бегает.
— А какой он с виду? — спросил я.
— Да так, рыженький, бесхвостый. Ноги длинные. На цыплёнка похож, когда тот из
пуха в перо ходит… Стой, слушай, сынок! — прервал сам себ5 Пётр Иванович.
Я прислушался. Где-то в поле, невдалеке от нас, звонко закричал перепел. Он
будто выговаривал: «Пить-перпить, пить-перпить!» Его голосок я давно уже знал.
Пётр Иванович быстро и совсем неслышно встал с земли, сунул руку в мешок и
вытащил оттуда свёрнутую сетку.
Я хотел ему помочь её развернуть, но он знаками показал, чтобы я сидел на месте.
В один миг он расправил сеть и ловко раскинул на поле перед нами. Тонкая сетка,
как паутинка, легла на головки хлебных стеблей, только едва-едва их наклоняя.
Затем мы перебрались на межу и улеглись там с таким расчётом, чтобы сеть
очутилась как раз между нами и кричащим где-то впереди перепелом.
Затем Пётр Иванович вынул из кармана какую-то кожаную трубочку, всю в складках,
вроде гармошки. Один конец её был забит пробкой, а к другому привязана тонкая
полая косточка — свистулька.
Пётр Иванович взял кожаную трубку в одну руку и стал тихонько постукивать по ней
пальцами другой руки, Из свистульки послышались негромкие звуки — будто кто-то
еле слышно насвистывал: «Трю-трю-трю-трю».
— Так самочка-перепёлка кричит, петушка к себе подзывает, — шёпотом пояснил мне
старичок. — Слушай, он сейчас к нам подаваться будет.
Действительно, не прошло и минуты, как я услышал ответный крик перепела. Он
слышался уже гораздо громче, чем в первый раз.
Пётр Иванович ещё поманил своей дудочкой. И перепел снова ответил, ещё громче.
Он бежал к нам на зов невидимой курочки-перепёлки.
Лёжа в траве, я изо всех сил напрягал зрение, стараясь увидеть перепела. Но
сквозь густую зелёную массу растений ничего не было видно.
И вдруг совсем близко впереди нас из этой зелёной массы послышались какие-то
хриплые странные звуки. «Ва-ва, ва-вай!» — яростно закричал кто-то.
Змея или зверь? Я вскрикнул, вскочил с земли.
В тот же миг почти из-под сетки с треском взлетела серая кургузая птица и
полетела прочь.
Пётр Иванович тоже вскочил, испуганно глядя на меня:
— Ты что, сынок, что с тобой?
— Кто там шипит так? Змея?
Пётр Иванович махнул рукой и добродушно рассмеялся:
— Да какая же там змея? Это же перепел!..
— Нет, не перепел, — перебил я его, с опаской поглядывая на зелёные травяные
заросли. — Перепел: «спать-пора, спать-пора». Я знаю. А этот хрипит…
— Да говорю ж тебе — перепел. Он на два тона кричит: и «спать-пора» и «вавакает».
Только ваваканья издали не слышно. А жаль — упустили, — покачал головой Пётр
Иванович. — К самой ведь сетке подбежал, ещё два шага — и под ней. Взлетел бы
вверх, запутался, вот и попался, дурашка. Ну, не беда. Моя вина — я же тебя не
предупредил, что он на два манера кричит. А не знамши, услышать, как он
зававакает, пожалуй, кто хочешь сробеет.
Мы собрали сеть, положили её в мешок и пошли искать других перепелов. Но охота в
это утро так и не удалась.
Скоро солнышко стало уже припекать. Перепела кричали вяло, а потом и совсем
замолчали.
— Ну, первый блин обязательно комом, — весело сказал Пётр Иванович, — так всегда
бывает. Не печалься, сынок, не вешай носа. Мы этого перепела непременно в другой
раз поймаем, а не этого, так другого. А теперь идём-ка домой. Слышишь —
погромыхивает? Кабы грозу с дождичком не натянуло.
Действительно, когда мы уже подходили к дому, небо вдруг заволокло тучей и
крупные капли стали с силой шлёпаться в мягкую дорожную пыль.
Г.Скребицкий. Из книги «От первых проталин до первой грозы»
|
Идёт загрузка...